Свобода — это художник в человеке (с) Гилберт Честертон
Ее больше нет. Нет больше моей пятнашки, которую я воспитала и которую так любила, на которой знала, кажется, каждое пятнышко...
И кто бы мог подумать, что через неделю после очередного сеанса химии ей станет настолько плохо, что придется ее усыпить?! Я так точно не могла. Иначе бы не уехала.
Бедная моя девочка! Мама мне рассказала, как она вчера плакала и тянула ее к машине. Бедное животное, ненавидящее врачей, похоже, просилось в клинику. Нося была очень умная, она знала, где ей станет лучше. А может, она надеялась, что я приеду и спасу ее.
Последние разы мне было очень трудно уезжать от ее печальных глаз. Собаки ведь умеют быть такими выразительными... Мне легче только от одного: я проявила к ней всю возможную любовь в тот последний раз. Мы вообще последнее время хвалили ее за все, даже за элементарные вещи. Ей было так тяжело ведь...
И все-таки я не знаю, смогу ли простить себе то, что меня не было рядом в ее последние часы. Если бы я могла... Но Калиниград - это так чертовски далеко, что даже на самолете я бы опоздала. Или обрекла ее на дополнительные часы мучений. Да и не могла я. По закону подлости, в этот день я полутрупом лежала в номере с сильным пищевым отравлением. У меня было чуть больше одного дня на то, чтобы посмотреть Калиниград. Но кто-то там наверху явно этого не хотел.
Мне больно, что я не была с собакой, что нарушила данное самой себе обещание. Я уже третий день в шоке от этого. Но осознаю, наверно, только когда войду в родительскую квартиру и не услышу топота когтей по паркету и радостного лая. Даже когда мама просто выходила с ней на прогулку, в этой огромной квартире становилось пусто. Как же пусто в ней будет теперь?! Как пусто будет в моей комнате. Обе хозяйки покинули ее. В квартире остались только больной отец, мама с ее депрессией и попугай. За полгода она опустела. Сначала не стало бабушки, а теперь и Носи.
Это больно. А я почему-то почти не плачу. Я чувствую себя ужасно виноватой, но я не плачу. Наверно, моя психика просто стала более устойчивой и я могу переключаться. Я даже смеюсь местами. Только на душе камень. И его вес увеличивается каждый раз, когда я вижу собак... Мне больно и стыдно, что я могу радоваться, наслаждаться отдыхом. И все-таки это... нормально? Я знаю, что время слез придет, когда я войду в свою комнату, возьму в руки ее игрушки, сяду на ее диванчик. Я знаю, что уже нет смысла спешить в Москву. Но мне хочется сделать хоть что-то, прказать эту боль. Почувствовать, что я не очерствела...
Хотя нет, не очерствела. Боль от этой потери оставит след навсегда. Это была первая МОЯ собака. Это почти как мой ребенок. И даже если будут другие, к этой будет особое отношение. Потому что я была ее хозяйкой, а она - моей собакой. Не бабушкиной, не папиной, не маминой, не дядиной - моей. Это было громадное счастье и мечта всей моей детской жизни - своя собака, свой далматин. И это была моя ответственность. Которую я, успешно и с честью несла, но, увы, не сумела донести до конца. И теперь мама, а не я, плачет от того, что отправила это невинное существо на смерть.
Пусть даже так ей лучще. Пусть даже срок ее пришел. Остается только одна цитата для утешения: "Все псы попадают в Рай". Потому что не может такое доброе, ласковое и верное существо попасть куда-то еще.
Я горжусь ею. Я люблю ее. И я никогда не забуду ее кошачью ласковость и расположение пятнышек.
Вчера мне всю ночь снились далматины. Только, сколько я их не видела, такой красавицы среди них не сыскать. И даже во сне у них было недочтаточно пятнышек... Так что, даже если и будут в моей жизни другие собаки, они не заменят мне Носю. Впрочем, они не заменят мне и Харитошку, и Дейзи, и Альфу... Но Нося все равно особенная... Потому что ее преданность принадлежала мне. И такого верного друга мне не найти.
Спи, моя хорошая, вечным сном. Хозяйка тебя любит и будет любить всегда! Пусть у тебя будет много мяса и морковки и уютный диванчик в твоем собачьем раю!
И кто бы мог подумать, что через неделю после очередного сеанса химии ей станет настолько плохо, что придется ее усыпить?! Я так точно не могла. Иначе бы не уехала.
Бедная моя девочка! Мама мне рассказала, как она вчера плакала и тянула ее к машине. Бедное животное, ненавидящее врачей, похоже, просилось в клинику. Нося была очень умная, она знала, где ей станет лучше. А может, она надеялась, что я приеду и спасу ее.
Последние разы мне было очень трудно уезжать от ее печальных глаз. Собаки ведь умеют быть такими выразительными... Мне легче только от одного: я проявила к ней всю возможную любовь в тот последний раз. Мы вообще последнее время хвалили ее за все, даже за элементарные вещи. Ей было так тяжело ведь...
И все-таки я не знаю, смогу ли простить себе то, что меня не было рядом в ее последние часы. Если бы я могла... Но Калиниград - это так чертовски далеко, что даже на самолете я бы опоздала. Или обрекла ее на дополнительные часы мучений. Да и не могла я. По закону подлости, в этот день я полутрупом лежала в номере с сильным пищевым отравлением. У меня было чуть больше одного дня на то, чтобы посмотреть Калиниград. Но кто-то там наверху явно этого не хотел.
Мне больно, что я не была с собакой, что нарушила данное самой себе обещание. Я уже третий день в шоке от этого. Но осознаю, наверно, только когда войду в родительскую квартиру и не услышу топота когтей по паркету и радостного лая. Даже когда мама просто выходила с ней на прогулку, в этой огромной квартире становилось пусто. Как же пусто в ней будет теперь?! Как пусто будет в моей комнате. Обе хозяйки покинули ее. В квартире остались только больной отец, мама с ее депрессией и попугай. За полгода она опустела. Сначала не стало бабушки, а теперь и Носи.
Это больно. А я почему-то почти не плачу. Я чувствую себя ужасно виноватой, но я не плачу. Наверно, моя психика просто стала более устойчивой и я могу переключаться. Я даже смеюсь местами. Только на душе камень. И его вес увеличивается каждый раз, когда я вижу собак... Мне больно и стыдно, что я могу радоваться, наслаждаться отдыхом. И все-таки это... нормально? Я знаю, что время слез придет, когда я войду в свою комнату, возьму в руки ее игрушки, сяду на ее диванчик. Я знаю, что уже нет смысла спешить в Москву. Но мне хочется сделать хоть что-то, прказать эту боль. Почувствовать, что я не очерствела...
Хотя нет, не очерствела. Боль от этой потери оставит след навсегда. Это была первая МОЯ собака. Это почти как мой ребенок. И даже если будут другие, к этой будет особое отношение. Потому что я была ее хозяйкой, а она - моей собакой. Не бабушкиной, не папиной, не маминой, не дядиной - моей. Это было громадное счастье и мечта всей моей детской жизни - своя собака, свой далматин. И это была моя ответственность. Которую я, успешно и с честью несла, но, увы, не сумела донести до конца. И теперь мама, а не я, плачет от того, что отправила это невинное существо на смерть.
Пусть даже так ей лучще. Пусть даже срок ее пришел. Остается только одна цитата для утешения: "Все псы попадают в Рай". Потому что не может такое доброе, ласковое и верное существо попасть куда-то еще.
Я горжусь ею. Я люблю ее. И я никогда не забуду ее кошачью ласковость и расположение пятнышек.
Вчера мне всю ночь снились далматины. Только, сколько я их не видела, такой красавицы среди них не сыскать. И даже во сне у них было недочтаточно пятнышек... Так что, даже если и будут в моей жизни другие собаки, они не заменят мне Носю. Впрочем, они не заменят мне и Харитошку, и Дейзи, и Альфу... Но Нося все равно особенная... Потому что ее преданность принадлежала мне. И такого верного друга мне не найти.
Спи, моя хорошая, вечным сном. Хозяйка тебя любит и будет любить всегда! Пусть у тебя будет много мяса и морковки и уютный диванчик в твоем собачьем раю!